Эти вирши про то, как лежат на земле камешки, обыкновенные камешки, половинка каких никак не наблюдает солнца, обыкновенные камешки сероватого цвета… В самом деле данную перекличку, философскую а также семантическую, меж Кузнецовым а также Бродским, Бродским а также Кузнецовым разрешено новости длинно. Что совсем лишне, добро Бондаренко отлично определил начальный пункт – Державин. С одной стороны, удовлетворение познаниями, безупречность, дело, а с иной – сокровенное ожидание грядущего Пушкина, кой бы откликнулся собственной «божественной простотой» на познание демиурга-творца, оживил безупречность теории своей каждодневной практикой. А также нобелевский лауреат Бродский, а также поэт-почвенник Кузнецов превосходнее почти всех остальных точно ощутили вот конкретно это ожидание будущего Пушкина, этот разлад, часто катастрофический, меж одним словом а также занятием, меж скопленными познаниями а также бытом, меж душой а также телом народными. Углубленно символично, что на роль столпов заката ХХ поэтического века с различных идеологических а также художественных фронтов выдвинулись наиболее большие свои представители, чтобы придти на одно поле, в каком месте лежат всё те же несчастные люди-камни. Сообразно сути собственной, вершинными проявлениями российской поэзии этого медли стали углубленно трагические концепции, несущие изначальные поражение а также беспорядок, смуту а также разлад. У Бродского схожая интонация звучит максимально искренно:
Сообразно выпуклости-гладкости асфальта, сообразно сумраку, сообразно свету Петрограда гони меня – любовника, мученика, приверженца, любимчика разлада. Однако доверчивым было бы считать, что вирши Юрия Кузнецова наиболее в этом значении оптимистичны а также позитивны. Заместо индивидуалистической проповеди у него всё это оформлено только в наиболее понятные почвеннику одежды а также мифологемы. Посмотреть хотя бы на приобщение Юрия Поликарповича «Отцу» 1969 года, всё проникнутое надоевшей болью а также ужасом за предстоящее:
– Отец! – голошу. – Ты никак не принёс нам счастья!..– Мама в страхе мне накрывает уста. Эффектно произнесено, только практически очень двусмысленно. На границы инфантилизма а также потребительства. В стихах как будто предполагается, что отец обязан гарантировать существование отпрыска а также собственной семьи, а отпрыск обязан предоставляемые ему автоматом блага более автоматом употреблять. Что-то сообразно российской пословице: «Отчего юноша с лошадки свалился? Потому, что мама дугообразно посадила». Как будто бы кривая высадка на лошадка устраняет самого молодого человека от необходимости обращаться в седле а также изображать собой что-то самоценное не столько в родстве с папой а также не столько в качестве звена поколений. Никак не говорю, что разрыв поколений – это превосходно. Никак не говорю, что это просто. Однако за констатирующей частью непременно обязана завязываться положительная програмка, то, как конкретно ты сам намереваешься обращаться в седле. Когда даже отец кинул, когда цивилизация – никак не таковая, когда всё кругом – никак не то а также никак не этак. А также вот тут начинались прямодушные препядствия. Узким созданием собственной души а также Кузнецов, а также Бродский предвидели распад СССР, европейские борьбы, ныряние русской империи в бездну феодализма, технологическое катастрофа сообщества употребления. Неслучайным смотрится даже эпический склад речевого места у обоих создателей с их тяготением к поэмам, к огромным формам, к непременным обобщениям. Когда даже маленькие сообразно размерам вирши наименее только подсказывают элементарную зарисовку либо заметку, претендуя на целостный общефилософский образ. Поздняя русская лирика практически сочилась этими перезрелыми соками распада. Никак не было веры теснее никак не элементарно в идеалы, только никак не было еще а также веры в сообщество, в семью, в самого себя. Поздняя русская лирика разрушительна а также саморазрушительна. А также чем превосходнее, чем доблестнее создатели, тем эта желание встречалась отчётливее, искреннее. Тем посильнее рвались нервишки в строчках Юрия Кузнецова, тем циничнее матерился Иосиф Бродский. Кого мы врём? Желая бы те же эпатажные строчки «Я пил из черепа отца» верно были поняты только недалёким вокруг Юрия Поликарповича, теми, кто делил его убеждения, кто разбирался в его очень непростых художественных а также эстетических розысках. Брезгать возможностью разговора – означает потерять ассоциация с улицей, как определял наречение явлений именами Маяковский. Работать разряд, что разговор никак не нужен либо никак не важен – поблажать разрушению преемственности обычаев а также раскрывать путь в русскую поэзию разрушителям, каких феноменально разоблачил Кузнецов, только никак не достучался по массового читателя конкретно поэтому, что из собственного «генштаба» вовсе не всегда считал конкретный разговор благом. А также Кузнецов, а также Бродский смотрятся в исторической перспективе типа предсказателями Российского беспорядка перестройки. Умнейшие алконосты распада пропели свои грустные песни, чтобы позже, за ними, никак не было теснее ничто, даже далённо подсказывающего реалий СССР. Они в максимально концентрированном а также незамутнённом облике явили то, что тогда же проталкивалось у почти всех, однако никак не было пока оформлено настолько бесчеловечно а также неуступчиво. А также вслед за тем, в каком месте остальные покуда ещё лицезрели собственные мотивы, Кузнецов с Бродским смогли узреть мировой беспорядок.
